Что бы там ни говорили, а известность известности рознь. Актерская - особого рода. Много раз наблюдая реакцию уличной толпы на внезапное появление знаменитости, мы установили своего рода закономерность: известный и узнаваемый комик способен вызвать улыбку на устах мрачных и не расположенных к ней в данный конкретный момент сограждан, заставить прохожих отвлечься от будничных дум и "поплыть". Иного же ну очень знаменитого трагика или героя-любовника в упор могут не признать - особенно если он не "засветился" на кино- и телеэкране.

  Питерский актер Михаил Светин - печальный комик. Амплуа, согласитесь, крайне редкое не только в наших театрально-киношных широтах, но и благословенный Запад им не затоварен. Здешние режиссеры никак не хотят - и не умеют - использовать таких артистов: для них нужно сочинять специально, а это хлопотно. Остается простое комикование, элементарная эксплуатация внешних данных - "и все кино".

  У Светина, не избалованного интересными работами, известность феноменальная. Хоть и не Чаплин, и даже не Дастин Хофман. Прогуливаться с ним по улице - одно удовольствие, забавно наблюдать за реакцией прохожих, за "динамикой" узнавания своего любимца: сначала глазам не верят, но тут же, поверив в свою везуху, расплываются в улыбке. Даже когда он устраивает своеобразное испытание им и показывает фокус своим попутчикам: пытаясь быть неузнанным, напяливает кепку на глаза или поднимает воротник. Глядите, мол, все равно узнают. Его это нисколько не тяготит, напротив - очень даже нравится. Он пребывает в непрерывной импровизации, балагурит, играет, - компенсируя в жизни недовостребованность в искусстве. Его общения с гостиничной обслугой, продавцами, водителями общественного транспорта - законченные эстрадные номера, почище и посмешнее тех, что нам показывают по телевизору. В застойные времена тотального дефицита на все "путем лица" он добывал самые крутые деликатесы. Странная это вещь - всенародная любовь: при всем при том можно и по физиономии схлопотать.

   Страшно подумать - один из нас знаком с Мишей целую вечность, вся юность прошла вместе. И мечты об актерстве армейского гобоиста созревали на глазах, и умелые подражания неподражаемому Райкину вызывали искреннее дружеское восхищение - до того это было точно и похоже.

   Хворь подкрадывалась давно. Приезжая в Москву на съемки, Миша прихватывал с собой целый кулек сердечных снадобий. Быстрая ходьба вызывала одышку, и поэтому он переходил на неторопливый прогулочный шаг. Резкие движения на сцене все чаще сопровождались болями. Словом, он стал слышать и ощущать свое сердце.

Кошелек или жизнь

   Наступил день, когда вопрос об операции встал во всей своей неотвратимости. Питерские доктора склонялись к мнению, что шунтирование сердца - так называется эта сложная операция взятия сосудов из других участков тела и вшивания их в сердечную "конструкцию" - лучше делать за границей. Можно, конечно, и у нас, в Москве, но там - надежнее, говорили знающие люди.

   Вообще, стоимость подобной операции в разных странах разная. В США, например, она в среднем обходится в $70.000, в Европе - $$60.000-65.000, а в Германии можно найти клинику и за $50.000.

   Дешевле всего оказалось в Израиле, куда и решено было ехать. Доктор, давно пользующая Мишу, рассказала, что в Израиле есть специальные посреднические фирмы. Они договариваются с больницами, с врачом, встречают, провожают, устраивают - словом, процентов за 15 обеспечивают всем необходимым сервисом.

Скажи, кто одолжил тебе денег, -

и я скажу, кто ты

   И вот однажды приходит от посредника телеграмма: "Рады сообщить вам, что больница "Вольфсон" (это в Бат-Яме, районе Большого Тель-Авива) готова принять вас на операцию после перечисления вами $24.000". Начались сборы. Не в дорогу - денег. А здесь главное - не потерять лицо, не унизиться. За дело взялись друзья. Актер Игорь Дмитриев пошел к Собчаку. Тот пообещал, что на операцию Светину даст столько, сколько будет недоставать. Но этого не понадобилось. Восемь тысяч добыли через Красный крест - этим занимался лично заместитель мэра по культуре. Сколько-то дали Гостиный двор, Северный банк.

   Прямо-таки забросали письмами известных и богатых людей, к тому же хорошо меня знавших, - рассказывает Миша. - Олег Марусев обращался к Кобзону: молчок. Кто-то еще к Розенбауму: тот же эффект. Может быть, секретари решают, стоит ли беспокоить босса таким пустяшным делом? Хоть мы с Сашей давно знакомы, я не собирался к нему обращаться, и не стану проверять, дошла ли до него просьба, или нет. Во всяком случае, когда мы встретились с ним на фестивале "Ханука", мне показалось, что он ни о чем таком понятия не имеет. Да и про Кобзона я не знаю. Неожиданно помогли люди, на которых я не рассчитывал. Мой друг-бизнесмен, например, принес $5.000.

   Так вот, ту самую Хануку организовало спортивное общество "Маккаби", президент которого, кроме всего прочего, очень богатый человек. Я выступал там вместе с Игорем Дмитриевым и Григорием Баскиным. Евреям очень понравилось. И Баскину пришла идея: почему бы не пойти к маккабистскому президенту Михал Михалычу Миралишвили и не попросить у него денег? Самому мне делать это было не в жилу, поэтому Миралишвили позвонил Гриша и попросил аудиенции.

- Чем могу служить?

- Вот, не хватает денег на сложную операцию Светину, - говорит Гриша с непривычной для него просительной интонацией.

- Сколько? - очень по-деловому, спокойно поинтересовался М. М.

- 11 тысяч. Долларов, - погибая от неловкости, произнес я.

- Когда вы уезжаете?

- Должен ехать после 10 января.

- Вас устроят 12 тысяч 5 января?

- Мне "всего" 11. Тысячу на дорогу я уже наскреб. Мне - 11!

- 12 тысяч вас устроят? 5 января вам их привезут.

Сказание о посреднике

-  Наличными у меня оказалось тысяч шестнадцать, остальные должны были перечислить больнице. С ними я и поехал. И еще с женой Броней. На месте, думаю, сориентируемся - где лучше и подешевле. А может, и без посредников удастся обойтись.

  Остановились у брата, в его маленькой бат-ямской квартирке. Телефон разрывается, все наперебой чего-то там советуют, и каждый - свое.

  Приехал Шурик Каневский (Леня в это время был с театром "Гешер" на гастролях) и повез к знакомому доктору Фальковскому. В Москве он был детским кардиохирургом. Уже пять лет в Израиле и с первого дня работает врачом. От него я услышал, что "Вольфсон" - не лучшее место для операций на сердце.

   Предложил оперироваться у него в больнице, а для этого опять-таки надо было действовать через посредника. Здесь без посредника шагу не ступить - договориться с врачом напрямую никак нельзя, от посредника зависят все: он поставляет больнице иностранных клиентов, и ссориться с ним никому не охота. Так что сэкономить на этом промежуточном звене не удалось. Впоследствии я видел свой счет из больницы. Он был на $13.000 плюс $1.500, $2.000 - центур (кардиография) плюс еще что-то - всего накрутилось максимум $17.000, я же заплатил посреднику - $24.000. (Другой российский парень за такую же операцию отвалил ему $32.000.)

   А посредник этот забыл про меня тотчас, как только я ему заплатил, ничего из обещанного не выполнив. Оказался обыкновенным жуликом. "Все, зай гезунд. Я занят... Ой, не смеши меня, сколько там я на тебе заработал!"

   В юности, шатаясь по киевским улицам, мы придумывали какие-то хохмы или присваивали чужие, не сомневаясь, что сочинили сами. Например. Муж с женой обмениваются телеграммами одинакового "содержания", экономя на знаках препинания: "Доктор велит резать резать". Что это такое? Он: "Доктор велит резать. Резать?" Она: "Доктор велит резать? Резать." Это - к слову и ситуации.

-    Больница, куда меня положили, называется "Шаарей-Цедек" и находится в Иерусалиме. Наверно, можно было найти клинику получше, но эта меня устраивала по деньгам. Вообще-то во всех израильских больницах подобные операции делают на высоком уровне, разница - в деталях. Профессор, оперировавший меня, Дани Бетрам - турецкий еврей, до того 10 лет проработал в Штатах. Больницу содержат в основном американские евреи. Все - и больные, и врачи - ходят в кипах, едят кошерную пищу, отмечают праздники, в Шаббат по телефону не позвонишь - даже автоматы отключаются. Чистота - фантастическая, никаких специфических запахов, очень свободно, вольготно.

   В первый раз я приехал на обследование. Врачи пообещали сделать центур и отпустить домой на несколько дней. Но, увидев мои сосуды и обнаружив, что в трех главных проходимость менее 80%, вынесли приговор: состояние предынфарктное, завтра же - на стол.

   Сутки я провел в трехместной палате. Наутро пришли и сообщили: вы идете вторым. И тут я впервые жутко перепугался, все, думаю, это уже серьезно. Прямо на кровати вывезли из общей палаты и поместили в одноместную, как в камеру смертников. Обмазали всего каким-то кремом, а потом удалили его вместе с волосами. Надели на голову прозрачную шапочку, халатик сзади застегнули - на этом подготовка к казни закончилась. Повезли - мимо палат, мимо жизни. Мандраж - дикий. А тут еще Бронислава, жена моя, настроение всем своим видом портит.

- Она что, кровать везла?

- Ну да, так ей и доверили...

   Автоматически открылись двери, и меня вкатили в предоперационную. И такая роскошная баба меня встречает! Глазищи огромные. Зовут Юция. Она из Прибалтики. "Ой, Светин! Ой, вы нервничаете! Думаете, прямо сейчас операцию будут делать. Мы еще с вами наговориться успеем. Сами станете просить, чтоб поскорее оперировали". Тем временем обнаруживаю, что у меня уже в вены на обеих руках катетеры вставлены. Через них и анализы берут, и лекарства вводят. Она меня отвлекает, зубы заговаривает, а сама что-то в эти катетеры вливает. Минут двадцать мы с ней поболтали о чем-то и на той же кровати поехали в операционную.

  А там большой белый стол, вокруг него в ожидании жертвы стоят шесть разбойников в одинаковых зеленых костюмах и с масками на лицах, только что ножи не точат. Кто есть кто - не разобрать. Даже своего родного Фальковского узнать не могу.

   Я знал, что он ассистирует Дани Бетраму (сам он оперирует только детей).

- Залезайте! - командуют по-русски. Не сразу доходит, что это - мне. Я переваливаюсь на этот эшафот, а мысль одна: надо как следует надышаться хлороформом и вырубиться, чтобы ничего не чувствовать. Дали мне маску такую белую и говорят: "Подышите". Я вцепился в нее и стал лихорадочно тянуть в себя газ. Чувствую - у меня маску отнимают. "Все, хватит!". А я не отдаю. Потом эти бандиты жутко веселились: "Миш, ты что, с ума сошел? Тебя невозможно было от нее оторвать. Мы же дали тебе немножко кислородом подышать".

   Первые два дня провел в реанимации, а потом перевели в обычную палату. На пятый день решили меня выписывать, но я уговорил хотя бы еще пару дней подержать: страшно было.

   Посредник поселил нас в гостинице, недалеко от больницы. Каждый день мы медленно (больной же!) под ручку прогуливались вокруг дома. Я недоверчиво прислушивался к себе: как там мое старое сердчишко с новенькими импортными заклепками? Вроде ничего, бьется. Периодически наведывались в больницу - швы снимать. Но и эта лафа закончилась, и мы вернулись в Тель-Авив к брату.

По материалам газеты "Иностранец"